Большая перемена [= Иду к людям ] - Георгий Садовников

А вот и она! Хитрючка-конспираторша несомненно явилась в учительскую одной из первых, нет, самой первой, коль хотела сохранить свою проделку в глубочайшей тайне, небось, оглядываясь на дверь, прокралась к этажерке и подложила свёрток на полку. И была довольна своей придумкой. Светлана Афанасьевна и сейчас с невиннейшим видом что-то обсуждала с географичкой. Ах, притвора! Хотя бы разок покосилась в мою сторону. Не повела она и бровью, когда я отозвал её к окну.

— Я тронут вашей заботой, и всё же должен вам это вернуть, — сказал я, протягивая свёрток.

— Не понимаю, вы о чём? Об этом? А что там? Можно? — Она, как истинная женщина, не выдержала, взяла свёрток и открыла. — Какая прелесть! И, наверно, неописуемой вкусноты!

— Кому это знать, как не вам? — спросил я, забавляясь её простодушным притворством.

— Вы решили, будто они мои? — Это её развеселило. — Ошибаетесь, я бы не стала таиться, вырезать, клеить буквы, и угостила вас без подобных фокусов. Но кто бы она ни была, у этой женщины доброе сердце! Я бы на вашем месте мысленно поблагодарила таинственную самаритянку и слопала пирожки с огромным аппетитом!

Светлана Афанасьевна была права, она не стала бы лукавить, расхваливая своё кулинарное искусство и к тому же с таким беззастенчивым восторгом.

— Тогда за чем дело? Угощайтесь! — предложил я, желая загладить вину.

— Не могу. Во-первых: я сыта и берегу фигуру. А во-вторых: пирожки предназначены вам, и ей будет обидно, если вы начнёте раздавать другим.

— И кто же, по-вашему, она? Кто-то из них?

Мы пристально всматривались в лица наших коллег. Но самаритянка не выдала себя ни словом, ни взглядом.

— Они все добрые женщины, и, наверно, каждая замечательно готовит тесто, — рассудительно проговорила моя собеседница. — Сама я давно не пекла, всё некогда. Когда дойдут руки, обязательно угощу вас! Только не знаю: понравится ли вам. Хотите, завтра же этим займусь и вечером принесу?

— Ни в коем случае! — взмолился я. — И вообще, никому ни слова! Я не беспомощен, могу себя прокормить сам. Обещаете?

— Можете не сомневаться! А что касается пирожков, ешьте, не комплексуйте. Вас угостили от чистой души. И поспешите, скоро звонок, — напомнила Светлана Афанасьевна.

Но я всё же не решился последовать её совету, озираясь в духе этого детектива, убрал свёрток в портфель, но зато дома слопал все пирожки. Они были с капустой и, как мне показалось, невероятной вкусноты.

Филологичка сдержала обещание — устояла перед искусом, а искушение для неё, нормальной женщины, наверно, было велико — посудачить с другими женщинами об анонимной посылке: кто подложил и почему именно мне, и вообще что кроется за этим? Но она более не обмолвилась и словом даже со мной. А может, и забыла, мало ли проблем у неё самой, да хотя бы с той же своей головной болью — Ганжой.

Я думал, самаритянка ограничится единичной акцией, тешил себя такой надеждой, но передачи повторялись из вечера в вечер, будто мне их носили в больницу или тюрьму, и каждый раз это была домашняя снедь — то ли блинчики, то ли котлеты или снова пирожки, но теперь с мясом или картошкой. Всё это я, разумеется, уносил домой и там поедал — не выбрасывать же творение чьих-то рук в мусорную урну. Я ел, а мои желудок и душа вступали в ужасное противоречие: первый воспринимал дарованную снедь с почти детским восторгом, вторая страдала, — не нравилась мне эта история, я не знал, с какой меня подкармливают целью.

Теперь я приходил в школу раньше всех, стараясь перехватить свёрток, пока на него не наткнулись другие, а заодно и застукать саму непрошеную и упорную благодетельницу, но она всё равно успевала меня опередить и, подкинув посылку, скрыться из учительской, не забыв вернуть ключ техничке тёте Глаше. На пятый день я и вовсе пришёл на полчаса раньше, спрятался за шкафом и просидел в засаде до появления коллег. А когда удосужился проверить этажерку, нашёл очередной свёрток, он лежал на привычном месте. В нём были ещё тёплые голубцы.

Я вспомнил загадочную улыбку тёти Глаши, с какой она мне вручила ключ, — техничка что-то знала. Прихватив свёрток, я спустился в школьный вестибюль.

Седоволосая пухленькая тётя Глаша сама покатилась навстречу, будто только меня и ждала, радостно говоря:

— Понравились? Ещё не съел? Кушай, кушай, пока не остыли совсем!

— Значит, они ваши? И котлеты, и пирожки? А сегодня и голубцы?

— Я только отнесла. А готовила она сама, — сказала техничка.

— А кто она, тётя Глаша? Я должен знать её имя!

— Не велено говорить. Но ты не бойся. Она — девушка хорошая.

Неужели это Лина?!

— Тётя Глаша, а она какая из себя? Волосы, наверно, чёрные, знаете, такие мягкие? Причёска вот так? — Я провёл над головой руками, изображая ниспадающие струи. — Глаза синие-синие, как Тирренское море. В ясную, солнечную погоду, конечно. Талия, как у песочных часов. Это она?

— Не скажу, какое море. А ты — лиса, лиса, надеешься: проболтаюсь? Нет, лучше и не пытай!

— Не скажете, выброшу в урну, — пригрозил я, не зная, чем ещё её взять, и даже шагнул в направлении урны для мусора. — Ну, тётя Глаша, решайтесь!

— Выбросишь — и поступишь не по-людски. Она старалась от всего сердца.

— Тётя Глаша, ведь я должен её поблагодарить, если по-людски. Верно? А как это сделать, не зная, кто она и откуда? Хотя бы намекните, ну, тонко-тонко, с волосок, а я уж догадаюсь сам.

— Не тонко, не толсто, — беспощадно отказала тётя Глаша. — Не волнуйся, я твоё спасибо передам.

— И ещё передайте: чтобы это было в последний раз! Я запрещаю!

— А этого не передам! И не надейся! — сурово предупредила техничка. — Доброту нельзя запретить! И слава богу!

Так ничего и не выяснив, я вернулся в учительскую, страстно надеясь: добрая самаритянка — она, Лина. К тому же именно сегодня исполнилось ровно три месяца со дня нашего знакомства. Для меня это знаменательная дата.

Я почтил эту дату вставанием.

— Сидите, сидите! К чему церемонии! — торопливо бросила директор, входя в учительскую.

Я поспешно сел — вдруг сочтут подхалимом.

Закончился первый урок, — он у меня был свободным, — учительская наполнилась жужжанием, точно пасека в солнечную летнюю погоду.

— Нестор Петрович, полюбуйтесь на своего питомца! — С таким горестным предложением в комнату влетела Светлана Афанасьевна и протянула ничем не примечательную школьную тетрадь.

Тетрадка была предупредительно открыта на первой странице: мол, извольте, читайте. Я прочитал первые строчки, небрежно нацарапанные шариковым пером: «Классное сочинение на тему „На кого я хочу быть похожим“». Ниже, с начала абзаца крупными старательно выведенными буквами, точно автор бросал вызов всему остальному миру, было написано: «Ни на кого. Только на самого себя». И всё! Дальше страница чиста до последней линейки. Я взглянул на обложку. Тетрадь принадлежит… ну разумеется, Ганже. Да и кто ещё способен на подобный номер?!